c 21 декабря 0000 г. по 20 января 2006 г.
Государственный центр фотографии представляет
проект «Образ женщины Петербурга». 21 декабря 2005 — 20 января 2006, выставочный зал Государственного центра фотографии.
Старыми фотографиями, особенно фотографиями женщин иных эпох, принято восхищаться, изображать экзистенциальную заинтересованность в предмете, ужимками и гримасами иллюстрировать внезапно осознанную бытийную значимость лежащего на коленях тома с карточками.
Чёрт его знает, какова природа этой дежурной чувствительности, чуть смягчённой сейчас требованиями иронии. Посетителя музея, который впадёт в подобное экстатическое состояние, любуясь натурщицами Редона или Модильяни, сочтут хулиганом, душевнобольным, в лучшем случае, перформером.
Несправедливо по отношению к художникам и доступно, увы, для психоаналитических толкований. Сладко надеяться, что неизвестный другого столетия приласкает твой собственный, запечатлённый на цифру, лик.
Приятно и подбирать по вкусу пропорции, стать, разрез глаз, чувствуя себя клиентом современного дорогого модельного агентства с привилегией, которая клиенту и не снится — выбрать всех.
В детстве, на первом этаже нашего дома обитала одинокая старуха. Когда её не стало, на помойку вынесли немного оставшихся вещей и среди них, подкрашенный, с румяными щёчками, большой фотопортрет в раме. Кажется, она была хорошенькой в юности.
«Кажется», не по давности события, она была славной, просто жильцы резво затоптали этот портрет.
Где-то между десертным восторгом, выражающим любовь ко всему умершему и упомянутым хулиганистым жестом, а лучше бы свободно от того и другого, должно жить чувство, позволяющее увидеть лица ушедшего времени.
Просто увидеть, а затем уже ликовать или печалиться или сохранять безразличие. Совсем просто, не вполне привычно — контекст не помощник, да и текст не посредник. Надо ли верить на слово Р. Барту, что «красоту» можно заменить «текстом-наслаждением»? Ему же, Р. Барту, лучше поверить, что красота это феномен внетекстовый. Петербургская-то красота наверняка.
«Боже, какие божественные черты! Ослепительной белизны прелестнейший лоб осенен был прекрасными как агат волосами. Они вились, эти чудные локоны, и часть их, падая из-под шляпки, касалась щеки, тронутой тонким свежим румянцем, проступившим от вечернего холода. Уста были замкнуты целым роем прелестнейших грёз».
Такова петербургская красавица глазами художника, из тех, что глядит «мутно, неопределённо… оттого, что в одно и то же время видит и ваши черты, и черты какого-нибудь гипсового Геркулеса, стоящего в его комнате…»
Несчастный персонаж Гоголя «мутно глядит», лихорадочно рефлексирует, становясь понятней нам и ближе с каждым днём. Опрометчиво назвал он встреченную на Невском незнакомку перуджиновой Бианкой и поспешил за своим предметом навстречу своей гибели.
Какое житейски жестокое торжество над великим греком! Нет, это разрушительная для смертного идея — «видеть здешнюю красоту, а вспоминать другую или истинную».
Нужно выкарабкаться и из паутины близких культурных аналогий. Хотя бы попробовать, читая надпись на обороте одной из экспонируемых фотографий:
Мише, дорогому в память о чисто — «приятельских» отношениях при прогулках на острова, — только «college». Лялька.
2.VII.1924. Петроград Лексика, похоже, принадлежит зощенковской героине, а на любительском портрете совсем иная женщина, невульгарная, пластичная, обаятельная. Наверное, буквы и слова в том заметном году уже потеряли старый, дореволюционный вкус и ещё не успели обрести новый.
Петербургские женщины, ошеломляюще красивые и смешные, юные и не очень, знаменитые (Коралли, Петипа, Савина, Мичурина-Самойлова) и безвестные, счастливые и обречённые, все необъяснимо далёкие от нас существа…
Не трудно ли жить с такими крестьянскими кистями и мощными ногами? А хозяйка беспечальна, горда собой. Она выиграла бег на коньках и получила приз — фотокарточку. Она и есть «новая красота, безмерно превосходящая всё, о чём могли лишь мечтать в прошлом». Это, конечно, сталинский Ленинград.
…Совсем другая женщина в Петербурге начала XX века, с белым зонтиком и в белом платье, победившая сумрачность несовершенной оптики. День остался, как и был прожит, солнечным. Удивительным образом до нас не долетели стрелы ни того, ни другого времени. Мы не связаны с ними телесно.
Это утверждение легко оспорить с социальной и десятка других точек зрения, но невозможно оспорить с точки зрения физиономической. По новорожденному Петербургу ходят, ездят или летают волшебно красивые женщины, абсолютно непохожие на своих прабабок. Это прекрасно.
СЕРГЕЙ РАДЛОВ
